От забора — и без обеда

Написано на Осенний фестиваль в сообществе Axis Powers Hetalia Festival, по этой картинке.

*

Сидит Ваня на полу, весь такой в глубокой задумчивости, что аж перчатки забыл снять. Сам Литву — Ториса — за руку держит, а сам в перчатках. Спрашивается, смысл? Брезгует он так, что ли?.. Ну, и зачем тогда вообще за руку брать, если брезгуешь?
И аж позеленел, бедняга... я эту картинку смотрю только в окошко, я не чую, отчего он позеленел. Может, пахнет там, в этой комнатушке. Может, Торис давно уже лежит. И вообще, может, десять лет уборку не делали и окна не открывали. С них станется.
...и такие тени на полу странные. Окно в одну сторону, а тень в другую. И подсолнух какой-то ощипанный валяется. Наверно, Торис на этом подсолнухе на Беларусь гадал. Любит — не любит. А Ваня увидел, ну и... расстроился. Погорячился. И теперь — вот. Закапывать надо. А припрячь некого. Большая проблема. И лопата неизвестно куда задевалась. Никакого даже намёка в мыслях — где бы она могла быть. Да где угодно. Может, под диваном. А может, в огороде. Ториса отправить бы поискать, уж он бы нашёл... но нет, не получится.
И так Ваню это всё озадачивает, в таком он из-за этого глубоком трансе, что вот-вот, кажется, рядом с Торисом свалится от вони и духоты — и сам не заметит. Или вывернет его прямо на Ториса... Надо бы, что ли, выйти проветриться... Авось и голова лучше соображать будет, вспомнит, где же лопата. Эх, эх, а так хорошо было, сам всё испортил.
Попробовал Ваня с полу встать — не может. Во-первых, мутит, шатает, в глазах зелено. Во-вторых, нога затекла. А в-третьих, голос загробный вдруг послышался: "Иван! Иван! Лопата в погребе!.."
Помотал Иван головой, мушки перед глазами покружились, а легче нет, не стало. Всё то же самое. И опять голос: "В погребе, говорю! Не слышишь, что ли?"
"Нет уж, Торис, — думает Иван, — этот номер у тебя не пройдёт. Я тебя знаю. Я тебе поверю, полезу в погреб, а ты меня там и закроешь. А уж как вылезу, я тебя так уделаю, что ты и с того света являться не захочешь. Спасибо, конечно, но прости — не верю". И тут Торис его за руку — хвать!
Завопил Иван от неожиданности:
— А-аа! — на ноги вскочил — и вон из комнаты. А Торис вскочил — и за ним. И кричит:
— Иван, подожди! Да послушай ты меня! Да нормально всё! Живой я! Это я притворялся! Думал — может, у тебя хоть совесть проснётся!
Стоит Иван, слушает его, смотрит грустно так:
— Совесть, говоришь? Кто бы говорил. Иди давай, ищи лопату... ладно, я добрый нынче — огород вскопаешь мне. Да как следует копай, старайся! Колоколокол...

26.10.11

@темы: Россия, чёрный юмор, Литва, Иван и другие

---

Россия – это судьба

На Сенатской площади убивали нас…

Конец ночи; на улице уже светает, а в комнате горят, оплывают свечи. На широком столе – початые бутылки вина, бокалы, разбросаны карты. Вокруг стола расположились несколько молодых людей, одни – в нарядной военной форме: гвардейцы; другие – в сюртуках. Лица этих людей мало знакомы теперешней публике, но это люди, известные нашей истории, памятные в ней; сейчас, в тот момент, когда мы видим их, все они очень молоды.
Держатся свободно: это дружеский кружок. Все усталые, вялые после бессонной ночи. То один, то другой сладко, протяжно зевает, не прикрывая рот. Не хочется уже ни играть в карты, ни пить, ни разговаривать.

Пора по домам.

Пора по домам.
Вдруг из сеней доносится шум: грохот, приглушённые крики, громкие ругательства. «Не велено! Сказано тебе, не велено! Господа отдыхать изволят. Пшёл прочь!» – «Сам пшёл! Пусти, гадюка! Размозжу!»
Один из военных вскакивает с места, готовый бежать в сени. Но тут врывается растерянный, взволнованный лакей:
– Ваши высокородия!..
За ним появляется молодой деревенский парень, без шапки, рослый, но очень худой, бледный, со ссадинами и синяками на лице; в руке у него внушительная чёрная кочерга. Парень падает на колени, кланяется в землю – коснувшись лбом пола; выпрямившись, но не поднимаясь с колен, взывает:
– Ваши высокородия! Господа хорошие, добрые, ласковые, образованные господа! Явите Божескую милость, помогите! Спасите меня! Сил больше нет, пропадаю! На вас вся надежда!
Гвардеец, тот, кто хотел выбежать в сени:
– Ты кто такой? Тебе чего?
– Ваше высокородие, Иван я! Тебе одному скажу, – глядит по сторонам, замечает остальных, – вам одним скажу: я вот сам и есть – Россия, своей персоной. Спасите меня!
– Кочергу брось!
«Сумасшедший, что ли?»
Иван послушно бросает кочергу.
– Я в своём уме, ваше высокородие. А только совсем пропадаю. Если вы, господа хорошие, не поможете, так уж и не знаю, что мне делать.
Тем временем кто-то из штатских, опомнившись после неожиданного появления Ивана, замечает, что на нём шинель образца наполеоновских походов. Штатский поднимается с места и обращается к незваному гостю:
– Встань, солдат. Не надо унижаться.
– Не встану, ваше высокородие! Не смею.
– Тогда мы с тобой разговаривать не будем, Иван, прости. Мы тоже не смеем.
Обращаясь к остальным (они все уже более или менее проснулись):
– Братья, встаньте. Здесь перед нами русский солдат.
Все, в том числе гвардейские офицеры, поднимаются. Штатский, выйдя из-за стола и приблизившись к Ивану, повторяет:
– Встань.
Тот, в ошеломлении, только мотает головой. Тогда штатский, взяв Ивана за плечи, поднимает его. Сразу становится видно, какой он высокий, длинный: настоящая коломенская верста. Гвардеец рядом с ним кажется меньше ростом, а штатский – совсем мелким. Штатский поддерживает Ивана под локоть, поскольку тот всё норовит снова бухнуться на колени; ведёт к столу, усаживает. Тогда и все садятся.
Иван тихо, растерянно произносит:
– Я недостоин…
– Это мы недостойны, – возражает штатский. – Говори, Иван, не смущайся и не сомневайся, говори. Что ты хочешь?
Подняв голову, Иван взглядывает вокруг, собирается с духом и слабым, но твёрдым голосом начинает:
– Простите меня, ваши высокородия. Нет моих сил. Француза прогнал, а живу хуже собаки последней. Жрать нечего, хожу вон в чём – сами видите. Работаю с утра до ночи на бар, ночью на себя, спать некогда, а ещё и оброк тянут, приказчики с управителями последнюю копейку выжимают. А какая там у нас копейка, откуда, когда мы и сами-то не свои, а барские… Э!.. Говорить тошно. Простите! А чуть что – в рыло, да под плети, под кнут, да в солдаты, под красную шапку… А под красной шапкой сами небось знаете, какое нам житьё. А правды нигде никакой, суда нашим обидчикам никакого нет, что пожелают, то и творят над нами. Думал я – кончится война, облегчение мне будет, государь поможет. А государю, видно, всё равно. Бежит народишко, в разбойники, в Сибирь бежит. А поймают – в острог, да под плети, под кнут, да назад к барину, а там опять всё то же… Не могу так больше. Спасите хоть вы, Бога ради прошу!
– Да что ж мы сделаем-то, Иван? – кто-то ещё из штатских.
– А это, ваши высокородия, не могу знать. Вы образованные, вам видней. А я с вами, если что; будьте благонадёжны. – Тут Иван взглянул в сторону входа, где на полу валялась его кочерга.
Штатский, который подвёл его к столу и сидел к нему ближе всех, поднялся, Иван тоже, и все встали вслед за ним. Штатский взглянул снизу вверх:
– Поможем, Иван. Или умрём. Если другие не согласятся, за себя одного тебе обещаю.
Но остальные все кивнули. А некоторые сказали вслух:
– Согласны. Поможем. Обещаем все.

Иван делает движение упасть на колени, но штатский снова поддерживает его под локоть. Помолчав, отпускает.
– Иди с Богом, Иван.

Иван идёт к двери, но оборачивается, всё-таки становится на колени – без спешки, степенно; опять кланяется в землю:
– Спаси вас Господь!
Подбирает кочергу, поднимается и, уже не оборачиваясь, уходит.

*

Сенатская площадь в Петербурге. Пасмурные сумерки – короткий зимний день уже гаснет. Посреди площади стоят в каре восставшие полки. Напротив них – верховые: Николай и его свита. Поодаль – огромная толпа народу. Люди кричат, подбадривают солдат, швыряют в Николая и свиту поленьями, булыжниками. В толпе Иван, размахивает кочергой, в лице — азарт и восторг.
Раздаются пушечные выстрелы. Сначала стреляют холостыми; потом визг картечи. Первый залп – поверх солдат, по народу. Солдаты ответили ружейным огнём, но когда был дан следующий залп – они повернулись и побежали с площади. Побежал и народ. По людям продолжали стрелять картечью.

*

Серый, тёмный, мрачный рассвет. Виселица... Возле – только солдаты караульной службы. Но в стороне от них, невидимый в этот раз никому, Иван – Россия. Землисто, синюшно бледный, ссадин прибавилось, на волосах засохшая кровь, шинель грязная и разорванная; видно, что он еле держится на ногах от боли и слабости. Перед его глазами неотвязно – картины восстания. Он досадливо кривится, по его лицу текут ледяные слёзы, он не замечает этого.
На помост выводят приговорённых. Один из них поднимает голову и видит Ивана, встречается с ним взглядом – тот самый штатский, который когда-то с ним уважительно, ласково разговаривал.
– Иван!
– Молчать! – это вмешался конвоир.
– Я, барин! – это Иван отозвался.
Остальные бунтовщики теперь тоже смотрят на него; солдаты, палач, другие, кому положено присутствовать при казни — его не слышат и не видят.
– Иван, родной, прости нас! – снова тот же штатский.
– Молчать, кому сказано!
– Барин, милый, ваше высокородие, Бог вас всех простит! Вы меня простите! Никогда вашу доброту не забуду.
– И тебя Бог простит, Иван.
– Бог с тобой, барин! Со всеми вами!
– И с тобой.
Конвоир собрался было ударить бунтовщика, но тот и сам замолчал. Иван поднял обе руки, и стало видно, что они скованы, в кандалах; перекрестил всех осуждённых вместе, одним широким крестом. Им на головы накинули мешки…
Иван оставался до конца казни, потом ушёл, нетвёрдо ступая – ноги тоже были скованы.

С другими осуждёнными он встречался, когда их везли в Сибирь, потом на каторге, в ссылке. Помогал, чем мог.

23.10.2011

@темы: история, Россия, Иван

---

Зимний сон

Иван – Россия, исхудалый, измождённый, лежит на снегу в полусне, полузабытьи. Робко приближается Наталья – Беларусь, наклоняется, легонько тормошит его:
– Иван!..
Никакой реакции.
Иван видит сон: тёплое море, солнечный полдень, он сам – на балконе коттеджа, в шезлонге, лениво смотрит на море. Не в пальтишке, конечно, а в футболке и в белых парусиновых штанах; только шарф – неизменный. Столик, на столике блюдо с фруктами, рядом, в вазе – букет, не подсолнухов, а гелиотропа.
Иван улыбается во сне.
Наталья опускается рядом с ним на колени, тревожно всматривается в его лицо, тормошит чуть сильнее:
– Иван! Ты что?
Никакой реакции.
Снова краткое видение солнечного моря, Лазурного берега.
– Иванушка! Милый! Не спи, нельзя спать…
Открывает глаза; мутный взгляд.
– Наташка… Тебе чего, а?
– Нельзя спать! Вставай, а то замёрзнешь!
– У'ди, Наташка… у'ди, не мешай… убью.
И снова проваливается в забытьё.
Видение: морская вода, солнечный день, но море уже не в блеске и мареве, а яркое, синее. Океан. Атлантика?.. Яхта под белым парусом; на палубе, на носу корабля – Иван, радостно улыбается.
…Серые снежные сумерки, подсвеченные мрачным рыжевато-розовым; темно так, что Иван и Наталья еле видны. Она поднимает его голову, держит в руках, потом кладёт себе на колени, смотрит на него, сонного. Иван снова слабо, бессознательно улыбается. Наталья плачет, тихо, почти про себя, опять зовёт по имени: «Иван…», – капает слезами ему на лицо. Он открывает глаза, на сей раз ясные: «Наташа… сестрёнка. Не бросай меня, хорошо?..» Она улыбается сквозь слёзы: «Не брошу, Иван, родной мой, только ты вставай поскорее, не спи».
Но он снова забылся. Теперь он на яхте среди океана вместе с Натальей; они держатся за руки, детство не кончается никогда.
Тем временем Людвиг с несвойственной ему мягкостью издали зовёт: «Наталья!»
Она поднимает голову, смотрит туда, откуда слышен голос. На лице Ивана улыбка сменяется выражением боли. Людвиг всё так же мягко, ласково продолжает:
– Наталья… брось его. Не надо… пропадёшь с ним. И сам он пропащий, и ты с ним пропадёшь. Вон, смотри, Украина его уже знать не хочет, живёт и в ус не дует. Да и не нужна ты ему; не до тебя ему сейчас… сама видишь. – Тут Людвиг на мгновенье жестоко и холодно усмехается, но сразу продолжает с прежней мягкостью:
– А лучше знаешь что? Выходи за меня замуж. А?..
Беларусь глядит в его сторону, по-прежнему тихо плачет и ничего не отвечает.
Над Иваном в его сне чёрное небо и зелёное полотнище полярного сияния. Он открывает глаза, смотрит вверх – и над ним то же сияние.

12.10.2011

@темы: Россия, Германия, Беларусь, современность, Иван и другие